Ох, Русь Святая, за что Господь так часто испытания на долю твою насылает… Зализа машинально перекрестился и нервно вздрогнул, увидев очередного появившегося из леса конника. Если до этого больше четырех сотен ратников прошли пусть и не одинаковых доспехах, но хоть при полном воинском наборе, то сейчас на лед выезжали непонятно кто.

Прежде всего, из оружия они имели только дедовские широкие тяжелые мечи, а то и вовсе подзабытые на Руси боевые топоры. Доспехи самые разные и неожиданные, начиная от просто куяков и заканчивая кирасами наподобие рыцарских. Одеты всадники были в старые потертые тулупы и шубы, на лошадях держались неумело и даже с изрядным страхом. Кроме того, русские воины испокон веков выходили в походы на двух конях, а если путь ожидался неблизкий – то на трех, а то и на четырех. А здесь каждый ратник сидел на одной кобылке.

Опричник невольно поморщился, вспомнив, что именно эти разношерстные бродяги являлись сейчас его основной надеждой. Этих странных иноземцев, невесть откуда взявшихся на берегах Невы, он на свой страх и риск посадил на пожалованные государем земли. Они не имели ни друзей, ни родичей ни здесь, ни в Москве, могли рассчитывать только на его милость, а стало быть – только на них он мог положиться в полной мере, не ожидая предательства.

Одно хорошо – самый дохленький из иноземцев ростом превосходил его на голову, а некоторые – на все четыре. Да и в стычке со свенами на березовом россохе воинами они показали себя отважными, от ворога не бежали, дрались за русскую землю, как за свою.

Зализа удовлетворенно кивнул, увидев у исполченных иноземцев четыре пищали, но когда бок о бок проехали две бабы – не выдержал, сморщился и отвернулся.

– Ну как, Семен, куда дальше пойдем? – из строя обычных, бородатых и ружных ратников выехал всадник в кольчуге с зерцалами, и в островерхом шлеме, из-под которого выбивались наружу рыжие вихры.

– До Раглиц дойдем, за ними станом расположимся, – тронул пятками коня опричник. – К утру туда вестник ерошинский воротиться должен. Сообщить, что на Пагубе все спокойно.

– А там спокойно? – рыжий голубоглазый ратник пристроился сбоку от воеводы исполченной рати.

– Надеюсь, – пожал плечами Семен, и переменил тему разговора: – Ну и как тебе, Феня, в боярской шкуре?

– Ништо, – широко улыбнулся тот, – все едино.

Всего три года назад все они – Зализа, Феофан Старостин, Василий Дворкин уходили черносотенцами под Казань. Могли ли они тогда даже в мыслях помечтать, что один станет государевым человеком и своей властью наградит двух других землей, возводя тем самым в боярское звание? Сейчас бывший «черный человек», сын кожевенника, а ныне боярский сын Василий Дворкин ушел в засеку рубежи вблизи Невской губы доглядывать, а служилый боярин Феофан должен был не только по призыву явиться при двух конях в броне и с оружием, но и с отведенных ему на кормление шестисот чатей земли еще пятерых ратников выставить.

Пожалуй, на Феню Зализа тоже мог положиться, а значит к трем десяткам иноземцев стоило смело присовокупить и его конников. Получалась почти полусотня заведомо верных людей супротив четырех сотен сомнительных помещиков. Но ведь и они не могли все как один личной вольницы пожелать ценой уничтожения своей отчины? Должны – пусть не все, но должны хоть кто-то ради Святой Руси меч свой поднять, живота своего за государя не пожалеть! А значит – не бросят его одного, встанут плечом к плечу, поддержат.

– А раз все едино, – повеселел от последних раздумий опричник, – может назад в кожевенную слободу подашься?

– Нет, не подамся, – совершенно серьезно покачал головой боярский сын Старостин, – мне ноне седло под задницей привычнее стало, чем на верстаке. А сабля привычней стаместки. Лучше на ночь в караул пойду, а то бояре исполченные от службы поотвыкли, могут чего и не заметить.

– Это хорошо, – кивнул Зализа. – Тогда бери своих смердов и скачи вперед. Выбери место для стана, да с проезжими купцами, коли встретишь, поговори моим именем. Если жалобы есть, али челобитные, прими.

– И-и, ех! – Старостин тряхнул поводьями и его жеребец, уже третий год ходящий под боярином, угадав желание всадника, сразу перешел на широкую рысь. – Сидор, Третьяк, Путислав… А ну, все за мной!

От отряда отделилось еще пятеро воинов и стали обходить остальную рать. Опричник тоже пустил своего коня в галоп и вскоре вместе с Ниславом вернулся во главу отряда.

Пока все шло, как задумывалось. Переночует ополчение за Раглицами, потом еще два дня пути по оживленной Луге, а там повернет войско за Бор, на Пагубу – и ни один гонец никакого боярина в тамошних глухих местах уже не найдет. Так что, не допустит он смуты в Северной Пустоши. Не мытьем, так катаньем, а крамолу помещикам в головы не пропустит.

Головной отряд рыцарской конницы ушел вперед довольно далеко, но обоз как раз проезжал пологую излучину реки и со своих саней Прослав просматривал воинскую колонну на всю длину. Увидел он и появившейся на следующей излучине маленький отряд из трех всадников и трех лошадей, чьи силуэты отлично пропечатывались на фоне высокого заснеженного обрыва.

Русичи сразу поворотили коней и кинулись наутек – но вдруг один из них остановился, опустил копье и ринулся в самоубийственную атаку на более чем тысячную ливонскую армию. От головного отряда крестоносцев отделился рыцарь, который помчался навстречу.

Тяжелые кони молотили речной лед с такой силой, что дробное эхо отдавалось далеко во все стороны, и на миг серву показалось – всадники скачут не вдалеке, а прямо под ним, с обратной стороны толстой ледяной корки. Прослав поднялся в санях, спрыгнул на снег и прошел вперед, взял кобылку под уздцы, сам внимательно вглядывался в разгорающуюся схватку.

Два закованных в железо человека мчались навстречу друг другу все быстрее, быстрее, быстрее… Столкнулись! Промелькнули над головами копья, взметнулись в воздух тонкие лошадиные ноги, покатились по льду, словно кули с зерном, человеческие тела.

Серв испуганно перекрестился и погладил Храпку по теплой морде. Но нет, русич встал, побрел к мелко трепыхающемуся рыцарю.

Прослав повернул лицо к кобылке и, пряча довольную усмешку, поцеловал ее между глаз, ковырнул наросшую в ноздре сосульку и только тут спохватился, что обоз стоит. Он отбежал к саням, подхватил попону, тщательно укрыл свою разгоряченную кормилицу. Опять посмотрел вперед.

Там на одинокого пешего ратника неслось с копьями наперевес сразу три крестоносца. Еще один, далеко огибая опасного врага, возвращался к отряду, роняя с обвисшей руки крупные, заметные даже на таком расстоянии капли крови. Двое других русичей мчались своему соратнику на подмогу, но явно не поспевали.

Серв опять перекрестился, отвернулся. Сходил до саней, сгреб охапку сена, поднес лошади. Не удержался и снова поворотил голову.

Из русских в живых остался уже только один. За его спиной бродило три лошади с опустевшими седлами, а навстречу мчался еще один крестоносец. Прослав закрыл глаза. Он отлично понимал, что не имеющего даже пики ратника сейчас убьют, и не хотел этого видеть.

В памяти всплыло далекое воспоминание о том, как совсем молодым, еще неженатым парнем на лесной дороге, ведущей от Дерпта в Сапиместку он еще с пятью такими же рабами неожиданно встретил одинокого крестоносца. Наверное, все обошлось бы как всегда: они, скинув шапки, склонились бы в поклоне, закованный в железо немецкий дворянин проследовал бы мимо. Но лошадь споткнулась, захромала. Рыцарь начал что-то кричать, зачем-то схватился за меч. И тогда они, сделав вид, что хотят помочь, сбили его с седла и отволокли в лес. А там развели костер, и сначала просто жарили на нем парное мясо заколотого коня, с удовольствием слушая крики беспомощного ордынца, а наевшись, прямо в доспехах кинули его в огонь, призывая, по древнему обычаю, богов Перкуно, Потримпо и Патолло, и спев в их честь песню утренней звезды. При таком жертвоприношении полагалось еще играть на флейте – но флейты у них с собой не было.