– Ну, – пожал плечами воин. – Ты хоть и тощенькая, но есть в тебе сила мне неведомая. Чувствую. Сильные сыновья у тебя должны будут рождаться. Хочу, чтобы ты их мне принесла.

– Что-о? Это я-то тощенькая? – Юля закрутила головой по светелке. – Дай скамью!

Боярин Варлам, не предчувствуя подвоха, послушно придвинул к тюфяку короткую с растопыренными ножками скамейку – и тут же получил ею по ногам:

– Ах ты паразит! Это я ему тощенькая! Ну гад!

Воин испуганно шарахнулся к двери, остановился там.

– Ну каков нахал! – продолжала бушевать девушка. – Он хочет, чтобы я за него замуж вышла, он хочет, что бы сыновей ему родила. Можно подумать, это я ему в «бутылочку» дочиста проигралась, а не он мне! И я же при этом еще и «тощенькая»!

– Ну, тогда прощевай, боярыня, – низко поклонился сын Евдокима Батова. – Поутру выступаем.

– До свидания, до свидания, – помахала ему ручкой Юля.

– До чего? – непонимающе переспросил боярин, подошел к постели, присел на край и внимательно посмотрел девушке в глаза.

– Укушу, – неожиданно предупредила Юля.

Окончательно запутавшийся боярин поднялся и пошел прочь из светелки.

– Стой!

– Ась? – обернулся воин.

– На счет сена не забудь! – напомнила спортсменка.

– Не забуду.

И опять лужский лед лег под копыта тяжелых боярских сотен. По реке рать повернула налево, вскоре миновала вытекающую из Черемесинского озера речушку. Луга резко извернулась в сторону Оредежа, но делать нечего – пришлось делать круг. Через несколько верст навстречу попался отряд из восьми одетых в суконные кафтаны всадников. Возглавлял его скуластый худощавый мужчина с большим золотым крестом, висящим на груди. Монах не монах, священник – не священник. Кто их, нехристей, разберет?

– Кто таковы, откуда и куда путь держите? – поинтересовался Зализа, выезжая навстречу путникам.

– Дошла до меня весть, сын мой, – с достоинством ответил всадник, – что здесь, совсем неподалеку, пролилась кровь христианская, полегло множество людей, да простит Господь их бессмертные души. По поручению дерптского епископа я следую из Нарвы, чтобы вознести над телами убиенных поминальные молитвы и успокоить их мячущиеся сущности.

Священник перекрестился.

– Стало быть, до Нарвы весть о сече уже дошла?

Зализа попытался прикинуть прошедшее со дня той битвы время. Семь дней ушло на поход к Гдову, еще день он потерял здесь. Получается, всего восемь дней. Однако быстро католический посланник примчался!

Опричник оглядел нехристя и его свиту: все верховые, без повозок. Сумок и котомок на лошадях почти нет – только-только самое необходимое сложить, не то что добычу какую-нибудь спрятать. Вид чистый, опрятный, явно ни с кем не дрались. А что у всех мечи на боках – так в Европе, как известно, про законы и Разбойные приказы никто никогда слыхом не слыхивал, там без оружия и в городе на улицу высунуться опасно. Потому и ходят постоянно, как на войне. Каждую минуту за жизнь и кошель свой трясутся. К тому же, если всадники из ливонской армии – то где находились столько времени, не пропахнув костром, не извалявшись в снегу, не вымотавшись до синяков под глазами? А если из ушедшего отряда – то почему оказались так далеко от основных сил? Нет, пожалуй эти люди никакого причастия к войне не имеют.

Зализа посторонился, пропуская чужого священнослужителя к месту, где ему предстоит исполнить свой долг, а сам повел рать дальше – добавлять католическим попам лишней работы.

Глава 4

Война

По природе своей человек добр. И никогда не желает зла соседу своему, ближнему и дальнему, знакомому и незнакомому; никогда не причинит другому человеку боли или огорчения. Разве только захочется ему овладеть имуществом соседа своего, изнасиловать жену его, продать детей в рабство, а самого – заставить трудиться на себя не покладая рук. Прошло больше пяти тысяч лет развития цивилизации, прежде чем Homo sapiens додумался, что себе подобных можно уничтожать просто так, без всякого повода и смысла – бомбить с самолетов, забрасывать ракетами, стирать с лица земли вместе с имуществом, женами и детьми. Просто так, ради какой-нибудь абстрактной идеи вроде победы мировой революции, защиты свободы и демократии, или вовсе из-за различий в таком хитром и малопонятном термине, как национальность.

Но до появления современной цивилизации были еще тысячи лет существования других культур – не таких дикарских, не таких злобных, не таких жестоких. И на протяжении многих и многих сотен лет в разных странах и землях, на разных континентах и в разных краях мира поднимались над землей деревянные башни и стены, маленькие бревенчатые крепости и огромные рубленные города. Казалось бы кинь факел – и полыхнет вражеское убежище, исчезнет с лица земли, сотрется и с пути армии, и из памяти народной. Но не бросали: потому, что сожрет огонь и имущество защитников поселения, и жен-детей его, и их самих. И не оставит после себя ничего. А коли нет ни добычи, ни развлечения, ни рабов, ни новых подданных, готовых платить подати и обслуживать победителей – какой смысл начинать войну? Ведь по природе своей человек добр, и никогда не обидит ближнего своего просто так.

Илья Анисимович Баженов, сидя в тереме на укрытом сложенным вчетверо ковром сундуке со своей женой Марьяной, неуверенно улыбался и поглаживал ей живот. Точно так же, как поступали тысячи мужчин до него, и станут поступать тысячи мужчин после. Уже достаточно повидевшему свет и набравшегося разума торговому человеку никак не верилось, что там, внутри его женщины, уже появилась совершенно новая жизнь, которая растет, увеличивается, и скоро превратится в маленького человечка, с ручками, с ножками, с бьющимся внутри крохотным сердцем. Велик Господь, давший бабам возможность свершать столь великое чудо – вдыхать, подобно самому Богу, жизнь в новые существа, вынашивать в себе и дарить мужьям продолжателей рода, наследников имущества и их славных дел.

Нет, не зря он сорвался с Кауштиного луга и помчался домой проведать жену! Как чувствовал, что должен, обязан заехать домой. Видать ангел-хранитель нашептал ему это из-за правого плеча. Надо же, какое событие ждало его после трех лет бесплотного супружества! Сын…

– Сын? – настойчиво переспросил он.

Марьяна молча улыбнулась – ну кто же может угадать такое на четвертом-то месяце?

– Ой! – вздрогнул супруг и испуганно отдернул руку. – Брыкается!

– Илья Анисимович! – кто-то настойчиво забарабанил в дверь.

– Чего тебе?! – нелюбезно огрызнулся купец.

– Илья Анисимович, там рать какая-то на реке!

– Да ну?

Баженов подошел к окну терема. Вздохнул, уставясь в светлую узорчатую поверхность слюды. В памяти всплыли слова зализинского иноземца о том, что в окна нужно ставить пусть дорогие, но куда более прозрачные, нежели слюда, стекла. Через них завсегда происходящее на улице увидеть можно. А пока – он отворил ставень соседнего высокого узкого проема, выглянул наружу и тут же испуганно шарахнулся назад: ливонцы!

– Марьяна, в светелку свою ступай, – изменившимся голосом приказал он.

– Что там такое, Илья Анисимович?

– Ступай! – еще громче приказал он.

Несколько рыцарей, едущих впереди пешей колонны не оставляли никакого сомнения в принадлежности войска – ордынцы. Видать, не зря Семен Прокофьевич поместное ополчение собирал, в поход увел. Неужели разбили немцы бояр? Тогда воистину беда пришла на русскую землю.

– Ой, беда, – вслух пробормотал он, размашисто перекрестился и снял со стены саадак. Непослушная Марьяна подошла-таки к распахнутому окну, выглянула наружу, испуганно вскрикнула, прижав ладонь ко рту, подскочила к мужу, сватила его за рукав:

– Бежать надобно, Илья Анисимович, бежать. Ты посмотри, рать-то какая!

– Куда бежать? Зима! По следу сразу найдут.

– А может, мимо пройдут?

Илья Анисимович снова перекрестился. Он не верил в такую возможность, но тоже надеялся: а вдруг? Однако, надейся на лучшее, а готовься к худшему – он подошел к дверям терема, ударом ноги распахнул дверь, едва не прибив стоящего за ней помощника: